Л. С. Циманович

Русская тема в драматической поэме Петра II Петровича Негоша «Самозванец Щчепан Малый»

Введение

Петр II Петрович Негош (1815 – 1852) в мировой литературе известен прежде всего как автор знаметитого «Горного венца» (1847), где изобразил и воспел национальный характер черногорцев, и философской поэмы «Луч микрокосма» (1945), которая заслужено ставится в один ряд с такими жемчужинами мировой словесности, как «Божественная комедия» Данте и «Потерянный рай» Дж. Мильтона. Третьему объемному произведению черногорского поэта «Самозванец Шчепан Малый» (1851),написанному вскоре после «Горного венца», критики и исследователи литературного наследия Негоша не уделяли большого внимания в своих работах. Это произведение упоминали такие литературоведы начала ХХ века, как П. Попович, И. Секулич, Р. Зогович, Р. Драгичевич, Дж. Радович и др., однако, свои исследования посвящали двум другим шедеврам Негоша – отдельного исследования поэмы «Самозванец Шчепан Малый» не было. Оно появилось лишь во второй половине прошлого века: наиболее значимыми работами, посвященными данному творению Негоша являются следующие: «Самозванец Шчепан Малый» как политическая драма» Ёвана Деретича (Деретић 1995) , «Шчепан Малый – загадка истории» Ростислава Петровича ( Петровић 1992 ), «Негош и модернизм» Мило Ломпара ( Ломпар 1998 ).

В чем же кроется причина такого невнимания к поэме, сложившегося в первой половине ХХ века? В своей знаменитой «Истории сербской литературы» ( Скерлић 1953 ) Ёван Скерлич критически отметил художественную слабость данного эпического произведения: «Вероятно под влиянием «Бориса Годунова» Пушкина Негош взялся за драматизацию сербского «Самозванца Шчепана Малого». Поэт учел все, что живая народная традиция слагала об этом загадочном авантюристе, и в 1847 году в венецианском архиве нашел о нем некоторые сведения. Произведение было написано в 1847г., а опубликовано лишь в 1851. Поэма написана Негошем–историком и политиком: автор слишком обращал внимание на исторические детали и анализировал события с точки зрения современного человека. Черногорская жизнь приукрашена, а люди идеализированы. Произведение выполнено в форме драмы, а по сути представляет собой смену длинных и коротких сцен, особо не связанных между собой. По форме, структуре и стилю повествования «Самозванец Шчепан Малый» сопоставим с «Горным венцом», но обладает более интригующей завязкой; здесь можно найти и фразы, взятые автором из предыдущей поэмы, однако уже нет той поэзии и величия. Произведение не имело большого успеха у публики...» ( Скерлић 1953, 172) .

Объяснить такое невнимание и, даже можно сказать, непонимание «Самозванца Шчепана Малого» попытался Мило Ломпар уже в конце XX века в своей монографии «Негош и модерна» (1998). По его мнению, причина «тишины», сложившейся вокруг поэмы кроется в центральном вопросе, поставленном в произведении. «Основной вопрос «Луча микрокосма» гласил бы: кто есть Я? В этот вопрос можно было бы вложить намерение отразить разницу между тем, кто спрашивает и самим предметом вопроса, а также универсальность того Я, о котором спрашивают… Изгнание потурченцев в «Горном венце» и отражение героического народа основным вопросом поэмы делают: кто есть Мы?… Таким образом, это Мы состоит из многих Я, поэтому и дистанция между тем, кто спрашивает, и предметом вопроса большая, нежели в «Луче». Эта дистанция в «Самозванце Шчепане Малом» превращается в раскол, так как основной вопрос здесь гласит: кто есть Они? Больше нет непосредственной связи между тем, кто спрашивает и предметом вопроса, потому что эти опорные точки противопоставлены друг другу»(Ломпар 1998, 9-10).

Таким образом, в «Самозванце Шчепане Малом» проявляется желание Негоша посмотреть на свой народ, освободившись от дымки романтического восприятия своих соотечественников и их прошлого. Этим и объясняется историческая канва произведения: при написании поэмы Негош пользовался не только устными преданиями и эпическими народными песнями, но документами из венецианского архива и исторической литературой.

Замысел создания «Самозванца Шчепана Малого» возник у Негоша, когда он, направляясь в 1946 году в Вену, остановился в Венеции, где нашел ряд источников, в которых речь шла о правлении в Черногории в 1767-1774 самозванца, представившегося русским царем Петром III . В предисловии к поэме Негош написал: «О Шчепане я собрал много информации из рапортов Пасковалла Цигоне, опытного которского шпиона. Он доставлял их своему правителю в Венеции. Сам же шпион получал информацию от своих наводчиков из разных областей»(Његош 1982, 10).

На русский язык поэма «Самозванец Шчепан Малый» была переведена в 1988 году Ю. Кузнецовым. В изданной книге две поэмы Негоша «Горный венец» и «Самозванец Степан Малый» сопровождались обширными комментариями и предисловием, написанным О. Кутасовой (Кутасова 1988). Из них русский читатель имел возможность узнать некоторую информацию о произведениях, а также познакомиться с исторической канвой поэм.

К сожалению, отдельного исследования, посвященного «Самозванцу Шчепану Малому» в русском литературоведении нет. Хотя тема, поднятая здесь, тем и интересна, что непосредственно связана с Россией и русско-черногорскими отношениями. Именно эти отношения, история которых насчитывает не одно столетие, отражены в произведении через призму появления и правления самозванца Петра III .

Русские мотивы, встречающиеся в произведении Негоша, являются предметом данного исследования. Наша цель состоит в том, чтобы рассмотреть образы Шчепана Малого, князя Долгорукого, исторический прототип самозванца, а также проанализировать парадокс ситуации, сложившейся с появлением русского лжецаря в Черногории, и роль посланника императрицы в разрешении конфликта.

Данная работа опирается на ряд монографий и научных статей, среди которых особенно следует выделить книгу Мило Ломпара « Његош и модерна », комментарии и объяснения к поэме, написанные М. Стевфановичем (Стевановић 1982), сопровождающие произведение в полном собрании сочинений Негоша, комментарии к переводу поэмы на русский язык, выполненные О. Кутасовой, монументальное издание С. Милутиновича «История Черногории» (1835) ( Милутиновић 1997 ) и др.

Отношения на государственном уровне между Россией и Черногорией начинаются в начале XVIII века. В это время Черногорией, которой удалось сохранить фактическую независимость от Османской империи, правил владыка Данило Петрович Негош (1697-1735). Тогда это маленькое государство представляло собой анклав христианства и независимости славянских народов на Балканах. Агрессивная политика Турции и Венецианской республики вынуждала черногорцев постоянно участвовать в боевых действиях, потери в которых были ощутимы для немногочисленного населения страны.

Со временем правления владыки Данила в Черногории совпадает период царствования в России Петра I (1672-1725), который, пытаясь заполучить выход к Азовскому морю, вступил в войну с Оттоманской империей. Для того, чтобы одолеть противника, Петр Великий стремился найти в границах Порты союзников-христиан. При дворе русского царя в то время находился генерал Сава Владиславич, серб по происхождению родом из герцеговского села Попово. Сима Милутинович Сарайлия в своей «Истории Черногории» утверждает, что именно генерал Владиславич порекомендовал Петру I просить помощи у черногорцев, которые «независимо живут среди своих могучих гор и вечно воюют с турками под предводительством своего православного владыки» ( Милутиновић 1997) . Петр I согласился с предложением генерала, и вскоре по приказу, подготовленному Владиславичем, с детства знакомым с владыкой Данилом, в Черногорию были отправлены два серба, находившиеся на службе у русского царя (Михаил Милорадович и Иван Лукачевич Подгоричанин). С грамотой русского правителя относительно взаимопомощи в военных действиях против Порты. Черногорцы с радостью приняли предложение братьев по вере, и в скором времени им удалось отвоевать несколько близлежащих городов. Однако ликование горцев было недолгим, так как в 1711г. Петр I заключил мир с Османской империей и, следовательно, черногорцы вынуждены были вернуться в свои горы. В результате неожиданного и успешного наступления Черногория обрекла себя на султанский гнев, который усиливался при каждой неудаче турок. Наконец, в 1714 году Порте удалось прорвать неприступный черногорский бастион и захватить Цетине. В очередной раз был разрушен монастырь, а владыке Даниле пришлось укрываться в пещере в селении Паштровичи.

Положение вещей изменилось лишь в 1715 г., когда, желая возродить государство и собрать вокруг себя черногорцев, владыка Данила сам отправился в Россию за помощью к Петру I . Русского императора восхитило мужество черногорского народа, «который без ничего, кроме голого геройства, восстал против всемогущего османского царя, чтобы на поле брани разбить его и города и земли захватить» ( Милутиновић 1997) . Петр Алексеевич издал указ о выплате Черногории ежегодной денежной субсидии в тысячу червонцев, которая выплачивалась вплоть до 1816г., когда была приостановлена вследствие того, что русский синод поверил интригам в адрес владыки Петра I Петровича Негоша, распускаемым австро-венгерскими шпионами (в 1833г. субсидия была восстановлена в результате поездки в Россию владыки Петра II Петровича Негоша).

Со временен владыки Данила наблюдается расширение русско-черногорских контактов (См.: Гуськова 2002, 73). В 1743 г. в Петербург приезжал митрополит Савва, получивший 4 500 рублей, в 1753 г. — архиерей Василий Петрович. Василий уже расширил содержание просьб: кроме денежной помощи и «пожалования материи» он ходатайствовал прошение о защите от турок, об открытии в Черногории «славянских малых школ», о выезде черногорских вельмож с семьями в Россию (См.: Выписка о черногорцах из Записки Коллегии иностранных дел России 1993, 43). Россия благосклонно обещала защиту от Турции, так что начало покровительства России можно датировать серединой 18 в. Через пять лет владыка Василий вновь приезжал в Россию и просил принять Черногорию в российское подданство, а из офицеров-черногорцев создать в России полк. Просьба о подданстве не могла быть рассмотрена, а вопрос о ежегодном «пенсионе» в 15 тыс. рублей был решен. В этот периодчерногорцы обращали внимание российских властей на то, что без постоянной материальной поддержки Россией войска Черногории последняя не сможет защищаться и выстоять, и «со временем пропадет и сделается подданным турецким, а при том и от христианства отступит». (Выписка о черногорцах из Записки Коллегии иностранных дел России 1992, 47)

С середины 18 в. царское правительство начинает посылать в Черногорию своих представителей (Пучков, подпоручик Михайла Тарасов). Это было время взаимного знакомства. Русские дивились черногорским обычаям, отсутствию государственности, отсутствию власти у митрополита. Так, М. Тарасов отмечает, что среди черногорцев лишь небольшое число «доброжелательных и усердных к России». Эти качества проявляются только тогда, когда получают подарки и деньги, подчеркивает он (Примечание, учиненное Севского полку подпоручиком Михайлом Тарасовым во время бытности его в Черной Горе 1766 г. 1992, 64).

1.2. «Русский царь Петр III » из черногорского селения Маине

В начале 1767 года на территории черногорского приморья появляется человек, вошедший в историю под именем Шчепан (Степан) Малый, выдавший себя за умершего русского императора Петра III .

Весть о пребывании Шчепана Малого в Черногории разошлась по стране из села Маине, которое находится недалеко от г. Будва, где лжецарь жил в доме некоего Вука Марковича. По мнению Симы Милутиновича, вполне возможно, что назваться русским императором Шчепана надоумили венецианские шпионы, преследовавшие свои корыстные интересы в том регионе.

Когда весть о том, что Шчепан находится в Маине, облетела все края Черногории, лжецарю с разных концов страны стали слать поклоны и подарки; из Дубровника, Герцеговины, Боснии начали съежаться люди, чтобы воочию увидеть чудом спасшегося от смерти русского царя.

В то время Черногорией правил владыка Савва Петрович (1765-1782), пришедший на кафедру митрополита после смерти владыки Василия. По сравнению со своим предшественником владыка Савва не пользовался таким большим авторитетом в глазах народа, что можно объяснить его нерешительным поведением на политической арене. Обстоятельства сложились так, что в скором времени он оказался почти единственным человеком, не верившим в истинность заявлений новоявленного «Петра III ». Сам владыка Савва посетил Россию, где имел возможность познакомиться с настоящим императором Петром III . Поэтому, осознавая груз последствий, который может стать результатом лжи, Савва пытался выпроводить Шчепана за границы Черногории. Однако народ, преклонявшийся перед всем русским, был очарован лжецарем, и поэтому в 1767 г. избрал его в качестве главы государства.

В 1768 г. В Черногорию прибыл сербский патриарх Василий Ёванович Бркич, бежавший от преследований турецкого султана. После того, как в одновременно в Черногории оказались сразу два неугодных Порте лица (Шчепан Малый и патриарх), горцам следовало готовиться к боевым действиям, которые не заставили долго себя ждать. Однако Черногории удалось оказать сопротивление турецкому напору и не выдать ни лжецаря, ни патриарха.

В 1769 году Россия начинает очередную войну с Османской империей. Екатерина II отправила в Черногорию с князем Георгием Владимировичем Долгоруковым грамоту, в которой призывала черногорцев вступить в войну. Последние, как и всегда, положительно прореагировали на призыв императрицы. Однако миссия Долгорукова заключалась не только в том, чтобы передать грамоту: он попытался уверить черногорцев в том, что Шчепан не настоящий царь, а также уговорить их изгнать самозванца из страны и вновь начать подчиняться своему прежнему главе. Народ пообещал последовать словам князя, но это свое обещание не исполнил.

В своей «Истории Черногории» С. Милутинович пишет: «Неожиданно с несколькими черногорцами спустился Шчепан Малый с горы, и дружина поприветствовала его пальбой из ружей. Услышав это, все собравшиеся люди последовали тому же примеру, а потом поклонились… Когда это увидел князь, он улыбнулся, дивясь усердию обманываемого народа, но и осознал, что могут сделать черногорцы за православного русского царя… Долгоруков, видя преданность черногорцев лжецарю Петру, подарил Шчепану русский мундир и порекомендовал народу в дальнейшем так же слушаться этого человека» ( Милутиновић 1997 ).

Правда это или нет, сказать трудно. Сомнения вызывает тот факт, что данное произведение Милутинович писал, во многом опираясь не на документальные источники (в особенности это касается прошлых событий, современником которых автор не был), а на народную память, запечатленную в эпических песнях. Об этом знал и Негош, поэтому сюжет его поэмы не полностью совпадает с изложенным ходом исторических действий в книге Милутиновича. В предисловии к поэме он заметил: «То, что народ сказывает, видно и в истории Милутиновича, а то, что трое выше названных (Паскавал Цигоне, венецианский посол в Порте г-н Юстиниани, выце-консул в Скадаре г-н Дуодо – Л. Ц.) пишут, только в архиве и можно было найти» (Његош 1982, 11).

После отъезда князя Долгорукова Шчепан оставался у черногорцев в качестве русского царя семь лет, в течение которых он правил государством. Самозванцу удалось усилить центральную власть и тем самым ослабить племенной сепаратизм, ввести суды, налогообложение, осуществить перепись населения.

Обеспокоенные таким поворотом дела, Турция и Венеция попыталися силой расправиться со Шчепаном, но это у них не получилось. Создается впечатление, что сам Бог хранил самозванца. Однажды переправляясь через реку недалеко от села Црмница, Шчепан Малый наступил на взрывной механизм, с помощью которого рушили известковые породы при строительстве дороге. Самозванец получил 62 ранения, лишился зрения, но остался жив и даже быстро шел на поправку (См.: Милутиновић 1997 ).

Смерть пришла к Шчепану от руки его слуги-грека, подосланного турецким правителем с целью убить лжецаря. Милутинович пишет, что, когда о смерти Шчепана оповестили митрополита Савву, он приказал, чтобы того похоронили по восточнохристианскому обычаю (так настаивал сам самозванец) в монастыре святого Николая в селении Црмница (См.: Милутиновић 1997 ).

Свой рассказ о правлении Шчепана Малого в Черногории С. Милутинович заканчивает непосредственным описанием внешности и характера самозванца: «Этот странный человек и самозванец Петр был среднего роста, хорошего телосложения, приятный с лица, с карими волосами, бородой и бровями. Был отличным наездником, а когда приехал в Черногорию, ему было около тридцати лет. Не было замечено, что он умеет читать и писать, а также говорить на каком-либо другом языке, кроме сербского, да и то на наречии жителей то ли Лики, то ли Далмации. Но он отлично знал расположение боснийских городов, местечек и сел поименно. Однако ничего не удалось выяснить о том, кто он был на самом деле, откуда пришел в Боку Которску, как решился на такую авантюру и нашел подходящую историческую личность. Чаще всего свой досуг он посвящал играм и шуткам, а также любил выпить, что заставляло думать о нем больше как о человеке легкомысленном и инфантильном, нежели о серьезном и решительном. Выделялся он своей неотесанностью. Однако кривил душой в церкви, когда священник по заведенному порядку упоминал русскую императрицу и царскую семью: при произнесении имени великого наследника князя Павла самозванец платком слезы вытирал, склонив голову к церковной стене. А о государственных границах, потребностях народа, несчастиях и нуждах его, о политике, справедливости и сущности законов, о пользе всего человечества и особенно народа, в котором находился – понятия не имел, ни с кем ни в стране, ни за ее пределами отношений не поддерживал и переписки не вел. Тому, что мы сказали, есть очевидцы и свидетели, и никто этого оспорить не может» ( Милутиновић 1997 ).

Хотелось бы еще добавить, что в истории Шчепана Малого много парадоксов: с одной стороны ему удалось осуществить значительные реформы в разных сферах черногорской жизни, с другой – есть свидетельства, что он даже не умел писать… В правлении Шчепана больше вопросов, ответы на которые, может быть, так и останутся погребенными под покровом народных преданий, запечатленных в эпических песнях, которые до сих пор слагаются в Черногории…

Кто же он, самозванец Шчепан Малый, в представлении П. П. Негоша? И почему он – русский царь?

Свое «историческое событие восемнадцатого века» (Његош 1982, 7) (именно так определил жанр произведения сам автор) Негош начал с предисловия, в которомкратко изложил эпизод истории, связанный с правлением Шчепана в Черногории, а также попытался объяснить причины, заставившие его взяться за описание этого происшествия.

В первых же строках предисловия автор дает оценку Шчепану: «Шчепан Малый был лжецом и бродягой, но в известную эпоху в Черногории и окрестностях правил, именуя себя русским царем». (Његош 1982, 9).

Примечательно, что Негош еще не дав читателю возможности занять свою позицию по отношению к персонажу, дает ему явно негативную оценку, н однако отмечает при этом, что Шчепан вышел на историческую арену в значимый период для страны и сыграл в нем важную роль.

Таким образом, уже в самом начале произведения заложен парадокс, который станет центральной идеей драматической поэмы: какую роль сыграл Шчепан Малый в истории Черногории?

Для того, чтобы разобраться в этом вопросе, обратимся непосредственно к тексту произведения: анализ монологов персонажа и авторских ремарок поможет понять позицию Негоша по отношению к герою.

2.2. История злоключений самозванца, рассказанная им самим

Появившись в Цетине, Шчепан рассказывает историю своего чудесного спасения, а также объясняет причину, побудившую его искать прибежища именно у черногорцев:

Хоћаху ме оженит Латинком
да с њом мрсим петке и сриједе,
а ја не кћех никад ни довијек
своју чисту вјеру погазити;
вољех царство земно изгубити
но небесно да изгубим царство.
Тада мени круну одузеше,
хоћаху ми и главу узети.
Ја побјези ноћу без обзира;
знам - за мене уточишта није:
ко би смио, примити ме неће;
ко би хтио, примит ме не смије.
Хајде, смисли, баш у Црну Гору,
која ми је срцу понајближе;
примиће ме, а примити смију.
Те ја дођи срећно у Цариград
у једнога добра ришћанина,
све му кажи што је и како је.
……………………………….

Но кад мрче, газда ме позове,
те ми скупа дућану његовом,
те он са мном у врећу памука,
замота ме и нареди красно,
па сјутрадан пет стотинах врећах
из Стамбола спреми пут Млетака;
те на броду са мном у памуку.
Из Стамбола у врећу побјегох,
а из вреће у Млетке изљегох;
те ја морем докле у Спљет дођем,
све за Гору Црну пропитујем.
(Његош 1982, 24-26)

Чтобы судить насколько данная история правдоподобна, вспомним, путешествие в мешке с хлопком напоминает мотивы старых восточных сказок о знаменитых караванах, базарах и мореходах. Вызывает также сомнение значимость упоминаемого носильного брака Шчепана с католичкой: по существовавшему обычаю супруга русского царя принимала православие, а не наоборот, так что герою не пришлось бы «попирать чистую веру», чего он никак, по его словам, позволить себе не мог.

2.3. Речевая характеристика героя

Особое внимание хотелось бы уделить характеристике речи героя. В своих высказываниях Шчепан всегда подчеркивает непоколебимую преданность православной вере, ради которой он готов вытерпеть любые испытания и лишения. По его словам, именно вера помогла ему вынести все злоключения, выпавшие на его долю. В монологах Шчепана понятия «вера», «свобода», «героизм» часто вытекают одно из другого, что позволяет ему, подчеркивая свою принадлежность к православию, рассматривать себя как одного из храбрых бойцов «гнезда свободы и юнацтва» (Негош 1988, 76):

Ко би мога принудит Славјане
до сљепоће и вражјег суђења
да упрте на својим плећима
азијатско криво вјеровање,
које Бога истинога хули,
а гоји се са невином крвју ?

………………………………

Сачувај ме Боже, игумане,
да бих смио против праве вјере
ја злочесто ишта помислити,
а камоли уста расклопити .
( Његош 1982, 116)

Вообще, в подборе языковых средств Шчепан – тонкий психолог, знающий оттенки употребления отдельных слов. И хотя как позже оказалось, он не умеет читать, в его монологах большое количество старославянизмов, церковнославянизмов и русских слов (См.: Стијовић 1992), не характерных для простого народа:

У тебе је моје спасеније,
а у мене твоја срећа сјајна;
све ћу оне испунит објете
које ти је мој велики предак
торжествено за труд обрекао;
неће нигда благороднажертва
без обилног плода останути.
(Његош 1982, 24)

Самозванец в своих обращениях к черногорцам часто употребляет книжные средства риторики и художественной выразительности – эпитеты, поэтические метафоры:

Поздрављам те, витешки народе,
права дико рода славенскога,
огледало борбе нечувене,
пречишћена искро вјековима,
мучениче и жертво слободе,
прогнаниче за част од тиранах.
(Његош 198223)

Следует отметить, что в данных монологах встречается большое количество знаменитых метафор и эпитетов, которыми автор оперировал в «Горном венце»: « вијенац соколова гн ’ језда », «искра», «јуначки народ» и т. д.

Однако монологи Шчепана не всегда изобилуют средствами высокого стиля (старославянизмы и т.д.), а порой больше походят на речи Боя Гавриловича, Лазы Богдановича, воеводы Вуксана Милича и других персонажей, у которых данные лексические элементы отсутствуют вообще:

Пјевајте ми, браћо Црногорци.
Што ви пјесна колом не окреће?
Ко ће љепшу славу доживјете?
На свијету што бисмо тражили
до овога што ни бог дарова?
(Његош 1982, 117)

Когда Шчепан выражается в таком народном стиле, чаще всего он говорит о повседневных проблемах черногорцев. Таким образом он хочет подчеркнуть, что данные проблемы (а это прежде всего непрекращающаяся борьба с врагами) объединяют его с героическим народом.

Умение Шчепана выражаться народным языком, пожалуй, объясняется его далматинским происхождением: « Ја сам управ родом Далматинац, племеном се зовем Раичевић ». (Његош 1982, 152) Однако остается непонятным, откуда взялось такое мастерское владение высоким стилем, если самозванец, как неоднократно Негош подчеркивает в ремарках, не знает грамоты?

2.4. Как другие персонажи характеризуют Шчепана

С появлением Шчепана Малого в Цетине действующие лица драматической поэмы разделяются на два лагеря. Большинство черногорцев поддерживают самозванца, искренне веря в истинность его царского происхождения, и, таким образом, воспринимают Шчепана – русского царя как Божье благословение:

Благо нама, наше сунце сјајно,
кад те срећа нама донијела!
Јошт нијесмо срећу изгубили
кад међу се цара видијесмо
наше крви, нашега језика.
(Његош 1982б 27)

Другие герои, которые остались в меньшинстве, видели негативные последствия, ожидающие Черногорию после прихода самозванца. Наиболее весомые доводы против Шчепана приводят владыка Савва, игумен Теодосий Мркоевич и позже к ним присоединившийся русский посланник князь Долгоруков.

Владыка Савва, удивляясь тому, как его народ слепо верит самозванцу, произносит: « Цар без царства – куд ће већа брука ? » (Његош 1982, 21). Но переубедить толпу, которая не желает ничего слушать, тяжело и практически невозможно. Ответом на вопрос владыки может служить реплика его же самого:

Ово није ништа до несреће
и грехови неки сустигнули,
те је преврат доша и овоме,
ка све српско што се превратило.
(Његош 1982, 30)

Народ, обретший нового правителя, в порыве ярости прогоняет владыку Савву, Теодосия Мркоевича и его дружину и бросается делить волов еще недавнего главы черногорцев.

Даже неоспоримые доказательства князя Долгорукова и последующее признание самого Шчепана не смогли переубедить народ, который скорее был склонен поверить в то, что князь плетет интриги с целью занять императорский престол, чем разочароваться в Шчепане:

Чуј народе, куд смо замлитали:
своју срећу под ноге турисмо,
да се с нама вас свијет калижи.
Би сад дјеца могла видијети
е цар руски данас на Цетињу,
књаз би њега смио изгубити,
затворит га не цмје у тавницу
ниже себе, него више себе.
Докле живи – све старијег мнаћи
више главе држи и поштује, –
обичај је такви у свијету.
Но вадите цара из тавнице!
Што је принцип пред једнием царем?
– ка миш мали пред добријем мачком.
( Његош 1982, 174)

Недолго черногорцы продержали Шчепана в темнице – большое ликование народа было вызвано освобождением самозванца, которое, в свою очередь, вызвало огромное недовольство визиря и, как последствие этого, мощное военное давление.

Чем же можно объяснить такую преданность лжецарю? Следует отметить, что явление самозванства встречается в истории нескольких славянских народов. Может быть, разгадка кроется в характере народа, предпочитавшего верить в миф, нежели объективно смотреть на состояние вещей?

Анализируя исторические события, которые легли в основу «Самозванца Шчепана Малога », Исидора Секулич в книге «Негошу книга глубокой преданности» (« Njego š u knjiga duboke odanosti ») говорит, что по содержанию данное произведение черногорского поэта напоминает своеобразную славянскую комедию, возникшую на основе исторической ситуации, полной человеческих заблуждений(См.: Sekuli ć 1968, 172). Негошу удалось прекрасно показать, как стремление выдать ложь за истину приобретает угрожающий характер, когда становится массовым.

Как уже было отмечено, образ Шчепана Малого во многом парадоксален. Отношение Негоша к данному персонажу отрицательное (в этом можно убедиться, проанализировав авторские ремарки). Если рассматривать его без оценок поэта и других персонажей, то перед нами возникает сложный характер, разобрать который мы и пытались выше.

Теперь же попробуем как можно основательнее проанализировать отношение автора к Шчепану. В предисловии поэт называет самозванца «лжецом и бродягой» (Његош 1982, 9), однако позже признает, что личность Шчепана сложна: «Что еще об этом удивительной личности писали, именуя его где-то царем, а где-то императором, человек должен просто диву даваться, когда поймет, как был затуманен рассудок народа» (Његош 1982, 11).

Как известно, в драматическом произведении автор не может непосредственно высказывать свое мнение о героях. Оценочные характеристики сочинителя можно отыскать в ремарках. Негошевских комментариев к репликам Шчепана в драматической поэме «Самозванец Шчепан Малый» больше, чем к репликам других персонажей. Некоторые ремарки представляют собой не просто авторские пояснения к тексту, касающиеся обстановки, поведения действующих лиц, их внешнего вида, а хроникальные записи, где речь идет о переменах в Черногории, связанных с правлением Шчепана: «Шчепан выносит постановление построить в Черногории семь башен на вершинах Ловчена, чтобы увековечить семь великих боев черногорских с турками. Рассыпал десять дукатов на дороге, чтобы посмотреть посмеет ли кто-нибудь их поднять и проверить, прочен ли его авторитет. Возвращается в окружении племенных главарей под аккомпанемент свирелей и ружейных выстрелов» ( Његош 1982, 33).

Если рассматривать произведение «Самозванец Шчепан Малый» с точки зрения сценической постановки, то для режиссера ремарки такого типа представляли бы проблему, требующую обдуманного решения. Например, чтобы описать действие, происходящее в заключительном авторском примечании: « Дође Паљикарда Станко Грк са својом дружином, спровођен великом славом; раскаже турцима какп је убио Шћепана. За награду Турци га спреме дома са свом његовом дружином не давши му до оне токе које су били Баја Пивјанина и нешто мало трошка за пута. Одлази Беглер-бег и Кади-аскјер, враћа се цијела војска. Мехмет-паша добија и трећи туг и чин везирски због погибијеШћепанове, која се догодила 1774 године у мају » (Његош 1982, 201), – можно было бы сочинить целое явление.

В ремарках же, где автор дает рекомендации актерам насчет исполнения роли, мы находим оценки Шчепана, характеризующие его как человека трусливого, самолюбивого, тщеславного, лживого, лишенного особого чувства гордости и самодостоинства: он позволяет себе сидеть в момент, когда появляется патриарх Бркич («Патријарх приступи смирено Шћепану, а овај сједи,прима га као цар гордо, не сусретавши га». (Његош 1982, 34)); прячется при малейшей опасности (« Одоше сви на речена мјеста да дочекају Турке, а Шћепан се сакрије негђе украј ». (Његош 1982, 51)); плачет от того, что устал от нападок Теодосия Мркоевича, обвиняющего того в самозванстве (« Плаче Шћепан како мало дијете, пада на кољена и моли народ да га убију говорећи: « Воли сам од ваше руке умријети его се с овим именом по свијету скитати » (Његош 1982, 103)).

Плач – вообще одна из самых частотных характеристик Шчепана: в пяти ремарках говорится, что персонаж плачет, и еще четыре даются с комментарием «вытирая слезы». Подобная слезливость самозванца, по авторскому замыслу, видимо, противопоставляет его черногорцам, которые не позволяют себе подобных слабостей. Похожее оппозицию мы находим и в ремарке, где описывается, как Шчепан пытается вручить архидьякону Петру (т. е. Петру I Петровичу Негошу – дяде автора поэмы, впоследствии правителю страны и канонизированному святому) дамасское ружье с чеканным стволом, но тот не принимает подарка. Через этот отказ Негош, пожалуй, демонстрирует собственную позицию по отношению к самозванцу.

Не раз в авторских ремарках подчеркивается, что Шчепан не умеет читать: « Шћепан гледа писма као а умије читати » (67). Можно предположить, что Негош наделяет своего героя данным недостатком, чтобы подчеркнуть то, что он самозванец и царской крови в нем нет. И тем самым у читателя развеиваются последние сомнения: ведь русский царь был, конечно же, образованным человеком.

Важным элементом для характеристики Шчепана является образ попугая – птицы не только экзотической для черногорцев в XVIII в., но даже воспринимаемой как существо дьявольское.

Попугая самозванец получает в качестве подарка. Шчепан не столько поражен способности птицы говорить, сколько ему нравится, что она называет его царем (т. е. даже животный мир признает истинность его происхождения):

ШЋЕПАН

Папагале… папагале…

ПАПАГАО (клањајући се)

Цар…цар…цар…цар… ( Његош 1982, 126)

Если при описании этого эпизода поэт использует иронию, то в 13 явлении 3 действия, где опять упоминается экзотическая птица, для характеристики Шчепана уже применена гипербола и антитеза: песня попугая самозванцу кажется красивее, нежели исполнение слепого гусляра, который поет о героизме черногорцев. Этой сценой автор, на наш взгляд, показывает, как далек самозванец от того, что происходит в Черногории.

По мнению Мило Ломпара, данный эпизод является «сценой безусловной и бесспорной идентификации царя, а также великолепной гротескной сценой узнавания в пределах той идентификации, т. к. попугай служит дополнением к обобщенному образу народа и представляет его самого» (Ломпар 1998, 119). Нельзя не признать оригинальность мысли этого исследователя, хотя и полностью с ней согласиться не представляется возможным, потому что, как нам кажется, Шчепан с попугаем противопоставлены в данном случае народу со слепым гусляром.

В драматической поэме «Самозванец Шчепан Малый» Негош попытался объяснить причину, по которой его народ с такой легкостью поверил самозванцу, представившемуся русским царем Петром III .

Можно предположить, что разгадка кроется в многолетней любви черногорцев к России. Как уже было отмечено, дипломатические отношения между двумя державами начались еще со времен Петра Великого.

Русские всегда восхищались мужеством и самоотверженностью маленького балканского народа, который, в свою очередь, видел в мощной Российской империи надежного союзника, близкого ему не только по общности политических взглядов относительно Турции, но и духовно. Все, что связано с Россией встречалось черногорцами с большим воодушевлением: «Невозможно и передать, с какой радостью их (послов – Л.Ц.) встретила Черногория» ( Милутиновић 1997) , – пишет в своей «Истории» Сима Милутинович, описывая прибытие на Балканы посланников русского царя.

Анализируя психологию народа, который несмотря ни на что верит самозванцу, можно прийти в выводу, что успех Шчепана кроется в «выборе» русского царя. Хотя были, конечно, и другие обстоятельства, позволившие ему добиться цели.

Однако Негош все-таки пытается оправдать свой народ, объясняя его преданность самозванцу обстоятельствами, в которых приходилось жить соотечественникам (постоянная война, нестабильность), также следует учесть и некоторые другие детали, что как раз пришлись Шчепану «на руку». Во-первых, речь идет о большом внешней сходстве с насильственно убиенным царем Петром III и многочисленных подарках, посланных Шчепану из разных городов Черногории, Далмации, Боснии и Герцеговины; во-вторых, вспомним, что даже попугай признал в самозванце царя; и, наконец, следует учесть и тот факт, что и турки стали серьезно опасаться Шчепана, веря в его русское происхождение. Картину дополняет стремление российского двора его ликвидировать – все это убеждает черногорцев, что к ним приехал настоящий русский царь, которого они именно потому и приняли в качестве своего правителя.

В своей приветственной речи к черногорцам Шчепан всячески акцентирует внимание на героическом прошлом и настоящем балканского народа. Делает он это умышленно, так как именно эти качества ценили русские в горцах. И вот, по замыслу самозванца, пришел момент доказать, что они «права дика рода славенского» – как же после этого можно отказаться принять православного царя? Их историческое предопределение как «искра пречишћена вјековима » порождает вопрос: как же они могут отказаться от русского царя, которого прославляют веками (См.: Ломпар 1998, 34)?

Шчепан называет черногорцев «мучениче и жертво слободе, прогнаниче за част од тиранах», что по сути, если проанализировать историю, является правдой. Но эти же слова можно отнести и к самому самозванцу, вспомнив причины, побудившие его искать приют в Черногории: он такая же жертва тиранов, и именно это объединяет его с черногорцами больше, чем любовь к России, православие и другие обстоятельства; именно поэтому черногорцы избирают Шчепана своим царем.

Черногорский народ в произведении предан и России, и Шчепану, однако в людском сознании нет отождествления между государством и самозванцем:

Може бити у многим стварима
Код вас право а код нас неправо,
Код нас право а код вас неправо,
Како што је ово за Шћепана .
( Његош 1982, 172-173)

Между Шчепаном и Россией в сознании черногорцев образуется своеобразная трещина, которую они и пытаются заполнить своей поддержкой обеим сторонам. Они не собираются и не хотят отказываться от русской помощи, но в то же время не желают отворачиваться от самозванца, так как его присутствие является мощным стимулом для дальнейшей борьбы; он поддерживает в черногорцах рыцарский дух, вдохновляющий их на новые победы.

Как верно заметила И. Секулич, «черногорец счастлив и жив, когда может и смеет то, чего не могут и не смеют другие, и боится того, что кто-нибудь все-таки сможет и посмеет столько же, сколько и он» ( Sekuli ć 1968, 320). Может быть, причина смелости черногорцев и кроется в том, что в сложившейся ситуации они инстинктивно посчитали признать самозванца единственно правильным для себя решением.

Для нас, исследующих данную проблему «со стороны», психология другого народа всегда останется до конца не разгаданной. Быть может, преданность черногорцев Шчепану объясняется проявлением таинственного сербского «ината», т. е. принципа «наперекор», который, по-видимому, этому народу присущ в большей мере, чем другим славянам?

В четвертом действии драматической поэмы «Самозванец Шчепан Малый» на сцене появляется русский посол. Негош представляет его следующим образом: «…посланник императрицы Екатерины второй, князь и генерал Георгий Долгоруков и с ним 30 офицеров» ( Његош 1982, 133).

В отличие от образа Шчепана, отношение автора к которому большей частью выявлялось путем анализа ремарок, аналогичных оценок князя нет. На этот раз авторское видение героя выражается другими средствами.

При первом же монологе Долгорукова читателя может удивить его речь: он изъясняется так же, как и обычный черногорец. Если анализировать язык его, то обнаруживаются многие черты зетско-ловченского диалекта. Примечательно также, что в приветственном монологе почти отсутствуют славянизмы и элементы, заимствованные из русского лексического фонда:

Желео сам од мога ђетинства
ове горе ваше видијети,
о којим се чудна преданија
на све стране чују и просипљу.
И ево ме лијепа судбина
и доведе сада међу њима
да се с вама видим и познадем.
(Његош 1982, 133)

Внутренний мир героя раскрывается в диалогах с Теодосием Мркоевичем. Князь не перестает восхищаться маленькой балканской страной:

Како сам се из мора извеза,
на границу стао црногорску,
у души сам велику премјену
оћутио, не знам ни сам какву,
и први сам камен црногорски
пољубио са братском љубављу.
(Његош 1982, 134)

Однако в последующем развитии действия очевидной становится большая дистанция, разделяющая русского посланника и черногорцев, которую Долгоруков и не стремится сократить. Он не может понять взглядов и образа жизни мудрого старца Мркоевича, поспешно уезжает из Черногории после того, как освобождают Шчепана. Остается непонятной дипломатическая миссия князя: его попытки сблизиться с черногорцами (и посредствам этого добиться своей цели) не получают никакого развития, хотя речи его понятны черногорцам в полной мере (князя сближает с людьми только манера выражаться в народном стиле). Во всем остальном проявляется отчужденность и даже порой высокомерие Долгорукова по отношению к горцам. Когда Шчепан просит принести ему в темницу попугая, князь вне себя от ярости: его удивляет дерзость самозванца. Однако его злость направлена не столько на Шчепана, сколько на стражника, спешащего поскорее выполнить желание недавнего правителя:

Какву тицу? Ти си полудио!
Чујете ли лаже безобразне
у чему је снова загазио!
Како се је мога усудити
ствар ништаву од мене искати,

…………………………………..

Раван мени да ово учини,
ласно би се мога извидати;
одма бих га на мејдан позвао.
(Његош 1982, 167)

Если за «вещь незначительную» князь так браниться, то можно представить, как будет наказан провинившийся в случае более серьезного проступка… В этой сцене Долгоруков предстает перед читателем с другой стороны – это уже не тот любезный посланник императрицы, который был готов расцеловать черногорские камни.

Таким образом, можно сделать вывод, что позиции автора и князя Долгорукова на происходящие в Черногории события не совпадают: Негошу близок русский народ, но в данном случае нет отождествления посланника с этим народом (как у черногорцев нет отождествления Шчепана с русскими). Может быть, причина, по которой образ князя оказался не столь симпатичным, кроется в том, что Негош был недоволен позицией России в решении вопроса самозванца: после того, как он был отпущен, русская дипломатическая миссия покинула страну, оставив черногорцев один на один с турецкой агрессией.

Образ князя Долгорукова нельзя назвать ярким и самобытным. Хотя этот герой и выполняет функцию, способствующую развитию действия в произведении, вырисован он без особого психологизма.

Долгоруков, хоть и является истинным русским дворянином и послом императрицы, не противопоставлен автором самозванцу. Князь лишь оперирует объективными фактами, обвиняя Шчепана, а когда они исчерпываются, он не может больше ничего сказать в защиту своей позиции, поэтому и покидает сцену.

В драматической поэме самозванцу противопоставляется Теодосий Мркоевич. Мудрый старец разделяет взгляды Долгорукова, но занимает другую позицию: Мркоевич – один из черногорцев, поэтому проблему появления самозванца он оценивает изнутри. Игумен хорошо знает свой народ, поэтому не соглашается с князем, когда тот настаивает на смертной казни для Шчепана. Мркоевич осознает роль самозванца для поддержания «духа рыцарства» в черногорцах, хотя и понимает, что, защищая Шчепана, его соотечественники рискуют и жизнью, и свободой.

Мркоевич не приемлет того государственного устройства, который пытается навязать русский князь, т. е. абсолютную монархию. Рассматривая правовые институты в произведениях Негоша Л. Костич отметил: «Черногорцы, которых описывает Владыка, т. е. черногорцы XVIII века, не живи в условиях чистой монархии, да и не хотели признавать владение монархическими правами со стороны своего владыки. Они не могли представить, что владыка из Цетине мог бы ограничивать их племенную и нахийскую автономию, что он бы мог сконцентрировать всю власть вокруг себя. Они не поддерживали абсолютную монархию в лице владыки. Но изначально они не были против монархии. Они лишь считали, что у сербов может и должна быть монархия одного единственного вида и ранга, т. е. царство». ( Костић 2000, 154). Таким образом, черногорцы не желают подчиниться Долгорукову во имя сохранения свободного духа – в этом и кроется главная причина, по которой происходит конфликт между князем и народом.

В произведении Негоша Долгоруков больше изображен не как посланник России, нежели как представитель тарании, чью позицию черногорский поэт, исходя из гуманистических соображений, принять не может.

Русские мотивы занимают значительное место в драматической поэме «Самозванец Шчепан Малый». Не раз исследователи указывали на сопоставимость произведения черногорского поэта с трагедией А. С. Пушкина «Борис Годунов» (1825) (Скерлић 1953, 172). В самом деле, вполне вероятно, что, кроме данных из венецианских архивов, на написание этой поэмы Негоша вдохновило творение Пушкина, которое он наверняка читал. И дело здесь не только в самом явлении самозванства. Пушкин свою трагедию посвятил одной из самых драматичных эпох русской истории, ставя себе задачу показать «судьбу народную, судьбу человеческую» (Белинский 1955, 355). В «Борисе Годунове» Пушкин, по его словам, «стремился воскресить минувший век во всей его истине» (История русской литературы XIX века: 1800–1830-е годы 2001, 234). В трагедии показаны все слои населения: народ, боярство, духовенство, раскрыта политическая борьба внутри боярства.

Обзор черногорской жизни XVIII века с не менее широким охватом удалось запечатлеть и Негошу в «Самозванце Шчепане Малом». У балканского поэта также звучит тема взаимоотношения народа и власти. Вспомним, что Шчепан был принят черногорцами, используя главным образом их любовь к русским и православие. На том же самом строит свою «программу» и пушкинский самозванец: «Я знаю дух народа моего: в нем набожность не знает исступления: ему священ пример царя его» (Пушкин 1946, 161). Однако, в отличие от «безмолвствующего» народа в произведении Пушкина, черногорцы у Негоша не молчат. Автор объясняет это тем, что его народу неприемлемы любые проявлениятирании, поэтому он всячески борется с ними. А тирания в произведении выступает не только в лице грозной Порты: об этом свидетельствует и поведение в некоторых эпизодах князя Долгорукова (почему он и не находит поддержки черногорцев).

Тема тирании в трагедии Пушкина решается несколько иначе: народ, отвергнувший тирана в лице Бориса Годунова, оказывается побежденным: появляется новый тиран и узурпатор, как результат особой исторической закономерности. Взгляды писателей сходятся на вынесении «вердикта» самозванству: Негош и Пушкин понимают, какой ущерб национальной стабильности наносят авантюристы, играющие на народных чувствах. В трагедии «Борис Годунов», предвещая последующие события, Шуйский произносит:

Сомненья нет, что это самозванец.
Но, признаюсь, опасность не мала.
Весть важная! И если до народа
Она дойдет, то быть грозе великой.
(Пушкин 1946, 158)

Негош оценку самозванству выносит в словах владыки Савы:

То би била брука и грдило
и похула на јуначку дику
да икому уток забранимо.
Он је мога утећ као многи,
али што се лажом претовари
и узвија народ на све стране, -
то ми не да мира ни лијека,
то на добро изисти не може,
но на бруку и велику муку.
( Његош 1982, 21)

Но произведения гениев двух народов объединяет еще и то, что они строятся на сходных композиционных принципах: так же, как и у «Самозванца Шчепана Малого» Негоша, «Борис Годунов» Пушкина состоит из ряда больших проходных сцен, действие растягивается на несколько лет, протекая в самых разнообразных местах (См.: История русской литературы XIX века: 1800–1830-е годы 2001, 237).

Но, несмотря на схожесть «Самозванца Шчепана Малого» и «Бориса Годунова», Негош нигде не упоминал о том, что его героя можно сравнивать с Григорием Отрепьевым. В предисловии к своему произведению черногорский поэт сравнивает страдания Шчепана и Мазепы. Неожиданное сравнение.Тем более, что данную мысль автор никак не развивает далее. Но данное сапоставление касалось жизни Шчепана в Герцеговине, т. е. того, что не нашло непосредственного отражения в произведении, а значит, вполне можно предположить, что у автора были основания проводить такую параллель с фактами биографии украинского гетмана.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что русская тема в творчестве Негоша имеет весьма большое значение. Драматическая поэма «Самозванец Шчепан Малый» не является единственным доказательством тому.

Сам поэт из своих поездок в Россию привозил новые идеи, которые впоследствии находили отражение не только в литературе, но и в государственно-общественном устройстве балканской страны. Рассказывая о молодом Негоше, П. Попович описывает настроение черногорского владыки по возвращении из первого путешествия в Россию следующим образом: «Он был доволен и ясен духом. Он возвращался со значительно окрепшим авторитетом, что явилось следствием посещения царя. Он получил сильное подспорье и достаточные средства, чтобы и в дальнейшем осуществлять и распространять большие реформы, столь необходимые его стране. За ним везли сундуки с книгами, нужными для основания первых школ в Черногории, и сундуки с типографскими материалами, при помощи которых будет учреждена в стране типография. Он думал о том, как в будущем установит закон и порядок в своей стране, прекратит кровавые мести, группировки, старую вражду и ненависть. Он видел Черногорию, до сих пор воспринимаемую в качестве простой турецкой провинции, независимым государством, которое все будут уважать». ( Поповић 2000, 153)

С тех пор, как в 1853 году Петр II Петрович Негош впервые побывал в России, русская тема заняла твердую позицию в творчестве черногорского поэта.